Англия. Вера Логинова о своей династии

Учительская династия Логиновых — старейшая династия 16-ой школы г. Кемерово. Основоположником является Логинов Яков Григорьевич. Все его дети: Никодим, Анатолий, Евгений и Надежда — стали учителями. По стопам деда и отца пошла и Вера Евгеньевна. Она учительница иностранных языков. Последние двадцать лет преподает в Великобритании. В августе 2009 года была в родной школе и обещала написать воспоминания. И вот они перед вами.

В моей памяти сохранилось только три ярких и живых воспоминания о моем двухметровом гиганте дедушке по отцовской линии. И все три эпизода, к сожалению, печальные.

Самое раннее и самое расплывчатое событие случилось в канун рождества. Я помню какой-то загадочный свет, скорее всего, это были ёлочные огни или это сказывалась моя высокая температура, потому что я болела ветряной оспой. И вот в этом свете появилась огромная и устрашающая фигура моего деда. Он мне принес в подарок совершенно сказочный стеклянный домик, елочное украшение, но коварство этого подарка заключалось в том, что я могла получить его только после того, как выпью отвратительную горькую микстуру, которая по неизвестной причине должна была помочь мне быстрее поправиться.

И, конечно же, причина не только в том, что меня было легко соблазнить этим подарком, сколько в том, что уже тогда я знала, что я должна делать то, что я должна.

Второе воспоминание более яркое и, скорее трагикомичное, чем печальное. Дело в том, что мой дедушка обожал арбузы, и моя бабушка обожала дедушку и всегда его баловала. И вот я вижу себя, наверное, в возрасте пяти лет, важно шагающей рядом с бабушкой по дороге из магазина. Не помню, сколько арбузов она несла в сетках, но я, наконец, выпросила у нее понести один арбуз и, когда до дома оставалось около ста метров, я упала и разбила арбуз. Причина, по которой бабушка отказывалась дать мне нести арбуз, была все та же: мой дедушка. «Арбуз тяжелый, ты упадешь и разобьешь его. И дедушка очень рассердится, ты ведь знаешь, как он любит арбузы», так и звучит во мне голос моей замечательной бабушки. Естественно, все так и случилось, как она сказала: арбуз разбился, колени и локти были содраны до крови, но дедушка не рассердился, а посадил меня на колени и пытался остановить мои слезы неуклюжим поглаживанием моих тощих, льняных косиц.
И вовсе он не был таким страшилищем. Безусловно, он был строгим и требовательным человеком как к себе, так и к другим. Но я думаю, что это моя маленькая бабушка, создала его жесткий образ, чтобы, упаси бог, кто-нибудь не рассердил дедушку. Наверное, ей так легче жилось и, вероятнее всего, дедушка был крутого характера.

И самый печальный момент, связанный с ним, это его смерть. Я помню огромную комнату, совершенно заваленную георгинами удивительных расцветок и размеров. Я никогда и нигде не видела таких красивых георгинов, как в саду у его сестры. И вот все они были у гроба моего единственного деда, которого я знала. С тех пор я не люблю георгинов, они мне напоминают похороны.

Очень мало известно нам о его семье: ни точное место его рождения, ни его настоящей фамилии. Только в одном из писем с фронта мой будущий отец написал своим родителям, что его полк дислоцируется недалеко от Кракова в Польше, где родился дед. Все остальное поглотила история, потому как он жил в веселую эпоху царей и их свержений, восстаний и революций.

Польша всегда была известна большим количеством дворян и тем, что эти дворяне были бедны, как церковные мыши. Это как раз и относится к родителям моего деда. Единственное, что они смогли дать своим детям — хорошее воспитание. Насколько нам известно, их было трое, и мой дед был средним ребенком, а младшей была сестра, причем мы думаем, что старший брат был намного старше и, вероятнее всего, от другой матери. Вот этот старший брат и оказался причиной появления их всех в Сибири, так как принял участие в очередном восстании против царя и был сослан в Сибирь, а его жена, брат и сестра поехали за ним, как это обычно водилось в таких случаях. Я слышала о нем только то, что он был еще выше моего деда, его жена так никогда и не научилась говорить по-русски и была злой и ворчливой женщиной.

Сестру же моего дедушки я знала довольно неплохо. Она тоже была очень высокой и статной женщиной. Говорили также, что в Новосибирске она встретила очаровательного офицера и они были помолвлены. Когда совершилась революция, этот офицер оказался в Белой Армии и в одной из переделок был взят в плен и потом повешен. Ефимия, сестра моего деда, так никогда и не вышла замуж, и нам всегда казалось, что ее окружает какой-то романтический ореол то ли несостоявшегося счастья, то ли печальной верности.

Как я уже сказала, все они оказались в Сибири, вернее, в южной ее части, сравнительно недалеко от монгольской границы. Место это известно благодаря большим залежам каменного угля, но активные разработки начались только в ЗО-х годах при Сталине. Когда мой дед появился там, эта местность не имела особого индустриального значения. Все это случилось незадолго до революции.

Такое это странное слово ре-во-лю-ция, кажется, что в нем такого удивительного — обыкновенное слово, может быть, звучное. Однако какую жуткую ассоциацию оно немедленно вызывает в сознании людей, где кровь, грязь, подлость и честь — все собрано в одну кучу. И иногда задумываешься, скольким поколениям придется разгребать эту кучу, чтобы отделить честь от подлости и построить справедливую жизнь. Когда кажется, что вот теперь-то все правильно и работа почти закончена, вдруг все понимают, что все, что делалось далеко от справедливости, и опять все надо менять — приходит новая революция, и все начинается с начала.

Возвращаясь к семье переселенца деда, самое время сказать о моей коренной сибирячке бабушке, с которой он познакомился в 1910 году в деревне Брюханово Томской губернии. Это была типичная сибирская деревня — не большая, но и не маленькая, с крепкими деревянными избами и большими дворами, полными разгуливающей свободно всякой живностью, начиная с кур с цыплячьими выводками и заканчивая тяжелыми молочными коровами. Деревня состояла из семей Брюхановых и Акининых — крепких зажиточных хозяев, которые нанимали сезонных работников для работы в полях и имели постоянных работников, чтобы управляться со скотом. Это совершенно не значило, что они сами не работали. Работали от рассвета до заката много и трудно. Прадед наш Акинин Макар силы был недюжинной, и что в работе, что в застолье мало кто мог посостязаться с ним.

Рассказывают о нем, что с гостями он за вечер выпивал пяти-шести литровое ведро водки и никогда не хмелел, хотя гости валились под стол. Но такое веселье бывало только по праздникам и никогда в будни. Все рассказы о нем подчеркивают его остроумие и веселый нрав, любил посмеяться, хотя строг и серьезен был во время работы. Совсем недавно я узнала еще об одной его зимней работе: он с двумя сыновьями занимался извозом. Поезд состоял из 17 подвод: один сын находился в головной подводе, второй в середине, а сам батька Макар в самой последней. Они возили товары из Новосибирска в Томск и обратно. Это было трудное дело, потому что не только волков нужно было опасаться, но больше всего любителей легкой поживы, и каждый раз, когда они отправлялись в эти поездки, вся семья ужасно волновалась. И что ему дома не сиделось, как говорится полные закрома у него были, а вот все что-то делал и совсем не от жадности, потому как не был он жадным, а просто не мог сидеть без дела — уж такая натура.

Вот в этой семье Макара Акинина и родилась моя бабушка Евгения в марте 1895 года. Наверное, от своего отца унаследовала она веселый нрав, а вот откуда у нее удивительные способности рассказчицы и чудесной сказочницы я не знаю. Все истории, которые она рассказывала, звучали так как если бы они происходили с ней, и только много позже, читая сказки Братьев Гримм или Шарля Перро, или индийские сказки, я узнавала эти истории и не могла поверить, что все это происходило не с бабушкой. Мне казалось, что она их знала раньше, а до авторов они дошли каким-то образом потом. Однако некоторые из ее историй я никогда так и не прочитала, вернее всего, это были действительно ее собственные чудесные фантазии.

Моя бабушка окончила церковно-приходскую школу, в которой в то время было четырехлетнее обучение, что по тем временам было очень приличным образованием. Она свободно читала по церковно-славянски. Несмотря на обучение, я думаю, в душе она была староверкой, что не помешало ей, как примерной христианке, быть похороненной в белом саване на семьдесят седьмом году жизни, через 17 лет после дедушки.
Наверное, я должна сказать несколько слов о староверстве. Оно было особенно распространено в сибирских деревнях. Это религиозное направление, представляющее собой ряд сект, возникших в результате церковного раскола в России в 17 веке, и стремящихся к сохранению старых церковных правил и консервативных устоев жизни.
Говорят, что в наиболее отдаленных и глухих сибирских деревнях старообрядчество было особенно строгим. Все зависело от главы семьи — и наказания и милости: ему подчинялись беспрекословно. В таких семьях у каждого члена была только ему принадлежащая посуда и особенно кружки, гостю никогда не давали свою кружку — боялись сглазу: у них была специальная посуда для гостей. Всего этого не было в семье моей бабушки, но то как она молилась и верила в бога наводило на мысль о старообрядчестве.
Но в 1910 году ей было пятнадцать лет. Девушка с молодым ядреным телом, мягкими чертами лица, голубыми и слегка раскосыми глазами — то ли результат татаро-монгольского нашествия: т.е. Золотая орда, которое продолжалось 240 лет на территории Руси, то ли результат смешения кровей с соседями казахами. Вот такой ее увидел в первый раз высокий стройный 22-летний переселенец из Польши.
Они влюбились друг в друга с первого взгляда, вероятнее всего потому, что оба были романтического склада. Однако романтика романтикой, а жизнь приготовила первое испытание: в руке моей бабушки, когда он пришел свататься дедушке было отказано. Явная причина — то, что, мол, беден ты, молодой человек, хоть и хорош собой, названа не была, а было сказано, что обещана она другому — тихому и ласковому светловолосому Ивану, который, видимо, действительно ее любил.
Что же делает моя удалая бабушка? Ответ может быть только один: убегает из дома к своему возлюбленному, а потом уже получает благословение своего отца. Таким образом в возрасте 16 лет моя бабушка и 23-летний дедушка обвенчались, и начался новый род Логиновых. К сожалению, эта фамилия не продержалась долго и закончилась на нас их внуках, потому как у их детей родились только девчонки. Тем не менее хочется надеяться, что в их внуках и правнуках есть капля их веселой и мятежной крови.
Мой прадедушка не поскупился и дал хорошее приданое за моей бабушкой на обзаведение хозяйством. Однако молодая жена была слишком молода и часто лежа на печи плакала по родительскому дому, где у нее была веселая и беззаботная жизнь.
Я не оговорилась, когда сказала, что лежала она на печке: центром старинной деревянной избы была русская печь, на которой готовили пищу и ею обогревали дом. Она была построена так, что на ней можно было спать в холодные зимние ночи. Это место всегда отводилось старикам в доме: если же старики не жили с молодыми, то на печи спали хозяева. Обычно молодые жили в доме родителей мужа, где у невестки не было никаких прав. Моей бабушке, можно сказать, повезло — она сама была хозяйкой в доме, но это была и большая ответственность, поэтому бедная бабушка частенько проливала слезы, оплакивая бывшую свободу.
Возможно именно по неопытности и молодости она не смогла предотвратить смерть двух первых дочерей, отчего горевала еще больше.  Дедушка работал очень много. Он был известен как очень хороший сапожник, столяр, фотограф, одним словом, делал все, что приносило достаток в дом, и слыл мастером на все руки. Через два года после женитьбы его отправили прапорщиком царской армии на Кавказ. Когда он там немного обжился вызвал к себе бабушку, она приехала на Кавказ перед самым началом первой мировой войны. Там же, в Георгиевске,  в 1915 году родился их первый сын.
Вскоре Царскую Армию стали будоражить солдатские волнения. Временами ситуация была очень серьезной, и дедушка решил отправить семью обратно в благодатную и сонную Сибирь. По пути домой бабушка пережила крушение поезда, которое произошло из-за разлива Волги, размывшей железнодорожные пути. Самое удивительное в этой истории было то, что се крошечный сын от толчка вылетел вместе с подушкой в открытое окно, на которой он спал, и тихо поплыл по мутной воде так и продолжая спать, пока не был спасен солдатом и разбужен причитаниями своей обезумевшей от ужаса матери.
Я не могу сказать, что с тех пор моя бабушка боялась путешествовать, нет, но всякий раз, когда я должна была ехать поездом, она мне советовала брать билет в последний вагон, потому что считала, что это самое безопасное место в железнодорожном составе и очень огорчалась, когда я с юношеским легкомыслием настаивала на том, что при современной технике крушений не бывает.
В 1917 году мой дедушка без происшествий возвратился домой и тут же начал участвовать в боях по освобождению Сибири от Колчака, который был выдвинут на роль верховного главнокомандующего в целях объединения всех контрреволюционных сил.
В годы Первой мировой войны этот самый Колчак командовал Черноморским флотом. С 1917 года находился в США в качестве специалиста по минному делу. Осенью 1918 года приехал в Омск и был назначен военным министром «Временного российского правительства», а затем провозглашен «Верховным правителем» России и главнокомандующим всеми вооруженными силами. Правительства США, Англии, Франции и Японии помогли Колчаку создать 400- тысячную армию. Они дали ему 700 тысяч винтовок, 3 тысячи пулеметов, 600 орудий, десятки аэропланов, большое количество боеприпасов и сотни тысяч комплектов обмундирования. Консультантом по боевым операциям был французский генерал Жанен. Вопросами снабжения занимался английский генерал Нокс. На дальнем Востоке находилось 150 тысяч японских, американских и английских войск, которые защищали тылы колчаковской армии. Почти вся территория Сибири от Востока до реки Волга была в подчинении Колчака.
Когда думаешь об этих грандиозных масштабах, становится и удивительно и непонятно, как, каким образом красным войскам удалось победить, подчинить и убедить людей в том, что они сражаются за правое дело?
В случае с моим дедушкой это объясняется просто: ему, прямо скажем, не за что было любить царя, но остальные сотни тысяч людей, что двигало ими? Вероятнее всего, о каждом из них можно написать свою историю, возможно более драматичную, чем история моего дедушки.
И так эта огромная страна разрывалась на части одной нацией, разделенной на два враждующих цвета — Красный и Белый. Но, может быть, страшней армий в то время были небольшие партизанские отряды — как белых, так и красных. В народе говорили: придут красные бьют, придут белые опять бьют. Порой удивляешься — как народу удалось выжить и при этом сохранить что-то человеческое.
Очень трудно было оставаться нейтральным в этой бойне, но часто ведь и нейтралитет не спасал от смерти. Тому пример несостоявшийся бабушкин жених Иван. Он не был ни богатым, ни бедным, ни белым, ни красным, а просто жил, продолжая тосковать по моей бабушке. Однажды он узнал о подходе белого отряда и зная, что мой дед дома, прибежал предупредить его об опасности. Деду удалось скрыться, но бедный Иван был зарублен шашками, не потому что он предупредил моего деда, а потому, что не смог сделать выбор — к какому лагерю примкнуть. Человек — очень странное создание, и подчас совершенно невозможно определить, что им движет: то ли высокие идеи, то ли физиологические импульсы, а может просто эмоции, или совокупность всего этого делает человека человеком. А уж если все это сбалансировано в нем и тогда мы — общество, получаем совершенный индивидуум. К сожалению, мы не всегда знаем что с ним делать и часто пытаемся от него отделаться. Нам больше нравятся люди, которые делают ошибки, иногда не исправляя их. Или люди эмоциональные или же отдающие себя великой идее — перед последними мы подчас преклоняемся, но жить с такими — не дай бог, и в душе радуемся, что мы сами совсем не гении.
Так и мой дедушка, повоевав под Красным Знаменем, вернулся к мирной жизни после рождения второго сына, сказав: много ли человеку надо — руки, ноги целы, жена любимая рядом, дети растут — счастье.
Все это время после возвращения с Кавказа они жили в деревне Брюханово Томской губернии, где родился их третий мальчик, который, к сожалению умер. После этого семья переехала в деревню Кемерово, которая находилась рядом с городом Щегловском, наверное, в его окрестностях было много щеглов. Впоследствии город Щегловск стал называться городом Кемерово. Там-то и родился мой отец в 1923 году, а потом тремя годами позже его сестра. На этом муки по рождению детей для моей бабушки закончились и из семи детей, что она родила, четверо выжили, по тем временам довольно редкое явление и бабушка заслуживает всяческих похвал.
И так, бабушка занималась своими тремя сыновьями и дочерью, славилась в округе не только как экстравагантная модница, но и как искусная портниха. Говорили, что из крошечных лоскутков материи она могла скомбинировать совершенно великолепные наряды.
Дедушка же начал работать в школе N 16, а потом в школе -интернате для сирот, потом стал ее директором, и так и работал в этой школе пока не ушел на пенсию. Немного забегу вперед и расскажу о годе тридцать седьмом, когда мой дед как и все ожидал приезда «черного воронка» с НКВД-эшниками. Еще когда дед жил в партизанах при Колчаке, они скрывались с приятелем у одного купца, который был просто нормальным хорошим человеком. Но вот пришел тридцать пятый год и купцом заинтересовались работники НКВД, купец умудрился разыскать моего деда и попросил его подтвердить что гот помог ему спастись. Мой дед написал об этом обо всем заявление в соответствующий отдел своим красивым почерком, но с дрожью в коленях и, потом все время ожидал ареста, хотя тем самым купца все- таки спас.
В Сибири все особенное: расстояния, природа, люди. Расстояния были огромные, чтобы добраться от одного населенного пункта до другого в середине 20-30 годов нужно было потратить не один час, а то и день, чтобы повстречать человека, сейчас, конечно, это изменилось с помощью техники. К счастью, природа с ее лесами, огромными и густыми, с медленными и широкими реками, осталась. Вероятнее всего сильно загрязнена, но такая же красивая. В мире существует много красивых мест, которые радуют глаз и восхищают прелестью. Есть места, где красоты захватывают дух. В Сибири же красота особенная: такая простая и земная, там отдыхает душа. Скорее всего это передавалось людям. Коренные сибиряки были спокойные и немногословные. И даже тот факт, что человек не был рожден в Сибири становился сибиряком, т.к. он вдыхал в себя этот живительный воздух спокойствия и рассудительности. Существует поверье, что сибиряки суровые люди, мол, природные условия Теперь, я думаю, пора оставить на время мои сибирские корни и начать говорить о кавказских суровые, что же остается людям, как не быть суровыми. Скорее всего, это не суровость, а глубокомыслие и наблюдательность. У меня такое впечатление, что мой дедушка стал настоящим сибиряком: немногословным и степенным, хотя не по-сибирски высоким и худым.
Голод не обошел стороной и Сибирь, но будучи далеко от центра, так называемого, цивилизованного мира и всегда полагаясь на себя, Сибирь, практически его не ощутила. У семьи моего отца всегда была корова, которую они называли кормилицей и, которая умудрялась давать неслыханное количество молока, видимо потому, что пасли ее на сочных вольготных лугах недалеко от соснового бора. Молоко давало молочные продукты, которые можно было обменять на то, что им было необходимо. Сибирь — территория с суровым климатом, но там родится, наверное, самая лучшая картошка во всем мире, что тоже помогло переживать голод. Леса там были полны грибов, ягод, орехов и зверей, снабжая людей не только вкусной, но и здоровой пищей. Конечно, всеми этими заготовками занимались женщины. Собиралось несколько человек и шли в лес, поодиночке не ходили: не потому, что было опасно встретить человека, а потому, что нет-нет да и натыкались на медведя. Медведь же терпеть не может шума и когда орава детей и женщин начинает кричать, убегает без оглядки.
Детей на летних каникулах трудно было застать дома — лес и река становились их домом, хотя у всех были обязанности: отводить коров на выгон или пасти, поливать огороды, да, мало ли найдется работы по дому, но все делалось — попробуй ослушаться!
Мой отец любит рассказывать разные веселые истории о своем беззаботном детстве, о том, как к концу лета все становились совершенно черными от загара, даже под сибирским солнцем. О сибирских душистых травах, растущих по берегам реки, о том, как нужно пасти коров и как их гнать домой. По этому случаю он всегда вспоминает одну историю, которая произошла с его другом. В доме напротив поселилась семья, где был мальчик чуть-чуть младше моего отца. Мальчик довольно хорошенький, единственный ребенок в семье адвоката-горбуна, в меру избалованный, который не признавал местных мальчишеских авторитетов и сразу же стал верховодить. В тот злополучный день мать сказала ему встретить корову с выгона, мой отец, который выполнял эту работу постоянно, объяснил ему, как надо обращаться с коровой и о том, что нельзя находиться позади нее, но Петя, так звали мальчика, все знал сам и просил его не учить. Не доходя до дома метров 20, у бедной коровы разболелся живот и что же она делает — да просто поднимает хвост и облегчается на беззащитного, идущего позади Петю, покрывая его с ног до головы жидким коровьим пометом.
Все мальчишки буквально повалились на землю от смеха, такого развлечения у них давно не было, но это не испортило их дружбы и, мне кажется, что это их любимое воспоминание.
Память так устроена, что хранит, в основном, приятные воспоминания, вероятнее всего. ограждая человека от всевозможных нервных срывов, так как знает пределы человеческого организма. Я уверена, что в беззаботной юности моего отца было достаточно весьма неприятных минут, но все они окутаны магической дымкой все той же безмятежности и спокойствия, как все в ту пору в Сибири.
Такое мирное течение жизни закончилось в 1941 году. Тем летом после окончания  школы мой папа пошел работать охранником на шахту и ходил семь километров на заботу пешком. Выходил из дома в половине пятого утра и работал начиная с восьми утра по двенадцать часов в день с начала войны. До дома добирался к полуночи, если работал в день, умудрялся погулять с приятелями, спать ложился под утро и через пару часов вставал. Конечно, ему было только 17 лет -в этом возрасте можно не спать сутками, но даже в эти годы из за такой усталости можно заснуть днем, особенно если ты на такой скучной работе.

В этот раз он работал в ночную смену. Особенный утренний холодок предвещающий жаркий летний день прошел, но вся природа еще спит. Только птицы начали свой хлопотливый хор приветствуя солнце, а солнце в Сибири в августе встает в четыре часа утра. Вот и солнышко выглянуло и сразу же стало пригревать — приятно, мой папочка привалился спиной к стене обнял винтовку и стал смотреть как робко розовеет рассвет и не заметил, как задремал. Спал, или просто прикрыл глаза на несколько мгновений, как тут же рабочий растолкал его и говорит: «Ты чего это — спишь, что-ли? Пропуск проверь». Отец махнул рукой и опять заснул, но в следующий раз, открыв глаза, увидел проверяющего посты. Это была женщина, которая его тоже спросила, не спал ли он случайно на своем посту. Ему бы сказать нет, мол, не спал , просто глаза от солнца закрыл, а он говорит: не знаю может спал, а может нет.
Тут же ему оформили повестку явиться к следователю прокуратуры и время назначили на 9 часов утра. Его рабочий день начинается с восьми, но, конечно, кто же думает о работе, когда вызывают к следователю! Следователь оказался уставшим и безразличным человеком, никаких эмоций не показал: ни сочувствия из-за возможного наказания, ни осуждения из-за плохо выполненного долга, лишь задавал вопросы: спал — не спал, сколько времени спал и отпустил.
На работу папа, естественно, опоздал: однако объяснил, что был у следователя, но какой-то плюгавенький коротышка даже не захотел его слушать, а просто выдал ордер на арест за невыход на работу и велел тут же отправить под охраной в тюрьму. Неудачи, в одначасье посыпавшегося на моего папулечку, вернули ему его догадливость, и он упрямо сказал, что никуда не пойдет пока, ему не выдадут заработанные деньги. Деньги выдали и, вспомнив про униформу, хотели забрать, но ведь не идти же арестованному через весь город в одних подштанниках, поэтому приняли папино предложение. Он предложил, что по дороге в тюрьму, зайдет домой, так как это по пути, там переоденется и отдаст форму сопровождающему.
Дома была только мама, которая была поглощена стиркой настолько, что только и сделала, что предложила сыну и, как она думала, его другу поесть и продолжала заниматься своим делом, совершенно не подозревая, что сын уже под стражей. По дороге в тюрьму он попросил разрешения зайти в магазин, чтобы купить папирос и хлеба, понимая, что направляется в совершенно другой мир. вероятнее всего грубый, а может быть даже жестокий, но все равно любопытный пя семнадцатилетнего подростка. Для этого он и готовил себя: прежде всего > него должен быть хлеб, а для развлечения — папиросы, а уж постоять за себя он всегда сможет — не робкого десятка!
Сразу после начала Великой Отечественной войны появился указ Верховного Совета СССР и статья 111 в Уголовном Кодексе, по которой граждане могли быть приговорены к тюремному заключению от 3 до 5 лет за невыход на работу. Это как раз та статья, по которой мой отец был арестован и, заключение тоже могло последовать за этим арестом. И все это — результат нескольких минут дремы и. наверное, мальчишеской беспечности, перемешенной с упрямой гордостью…
В камере оказалось 70 заключенных, некоторые ожидали суда уже больше трех лет. так что крошечное душное, жаркое пространство было забито до отказа полуголыми тощими телами. К новенькому повернулись бледные большеглазые лица — настоящие черти, будто он попал прямо в ад, но смотрели не сочувствующе,  а просто дружелюбно и с любопытством: есть ли папиросы и хлеб. Сам того не зная мой папа принес самые необходимые вещи в эту преисподнюю, которую иногда называют кузницей характеров: мол, каждый настоящий мужчина должен хоть один день посидеть в тюрьме, чтобы понять соль жизни. Может быть это и правда, но скорее всего — оправдание для тех, кто там побывал.
Распорядок дня был жесткий — подъем в 5 утра: на завтрак кофейная бурда и к ней 400 гр. хлеба. В 12 часов дня миска супа и это вся пища до следующего утра. Были заключенные, которым приносили передачи, но ведь родители моего отца так и не знали, что он в тюрьме, там он, кстати, даже встретил знакомого, и от этого, будучи, может быть, в неплохом настроении, решил пошутить вовремя проверки. Каждое утро во время проверки каждый должен был выкрикнуть свое, имя после того как проверяющий выкрикнет фамилию, и мой папашечка выкрикнул имя своего знакомого. Проверяющий буквально позеленел и пригрозил ему карцером. В карцер он, безусловно, идти не хотел: тот, кто попадал в карцер получеловеком — выходил из карцера полутрупом, там выдавался стакан воды и 200 гр. хлеба в день, а минимальное заключение в карцер было 10 суток.
Моему отцу повезло: он просидел в камере предварительного заключения только две недели и как раз за день до суда ему разрешили пойти в тюремный ларек, в котором кроме махорки и брынзы были еще крабы. Все заключенные покупали дешевую брынзу, и только немногие дорогих крабов в жестяных банках
Наголодавшись на тюремных харчах, папа купил 5 банок крабов, которые пока шел до камеры не жуя проглотил, чтобы не отобрали в камере, учитывая компанию, в которой он находился. Придя в камеру он как все положил брынзу в бочонок с кофе, чтобы размочить, а иначе ее невозможно было есть так как она была ужасно твердая и соленая. Брынзой можно было поделиться — ее не жалко, пожалуйста, берите. А на следующий день — выходить с вещами — и на суд, брынза так и осталось отмокать в бочке, и какой-то другой бедолага ею попользовался.
Здание суда находилось на другом конце города, тогда не такого уж большого, но, тем не менее, на другой стороне широкой сибирской реки и, вот через весь город опять пешком направился мой отец в суд. Однако, самое смешное в этой ситуации то, что здание суда было недалеко от дома моих дедушки и бабушки, и проходить он должен был по своей родной улице, где его знали все, даже местные собаки. Конечно же, как только он появился на Красной горке — так назывался район, как мальчишки закричали: «Женьку ведут! Женьку ведут!» И его действительно вели. Руки за спиной, причем еще надо было как-то изловчиться и держать брюки, падающие без ремня, который отобрали в тюрьме в целях безопасности, как это делается везде. Позади шел конвоир с винтовкой: одним словом, папочка — настоящий арестант.

Провели мимо дома — вышли родители, соседи толпятся вдоль дороги, провели мимо школы,- бывшие учителя стоят, смотрят, а он голову опустил, глаз поднять не смеет — стыдно, хоть сквозь землю проваливайся!
Прокурор с пристрастием выступал, рассказал, как нехорошо поступил этот молодой человек, как из-за него могла бы пострадать шахта, если бы в нее пробрался диверсант и взорвал бы ее, в то время как этот горе-охранник спал. Серьезно выступал, аж страшно всем стало, что могло произойти, потому и попросил прокурор 5 лет лишения свободы для такого несерьезного работника, заснувшего на своем посту. Можно представить, какой ужас охватил моего отца: всё, игрушки закончились впереди маячит нечто страшное и неумолимое, он остается один на один со своей судьбой, которая, в общем-то, до сих пор баловала его и вдруг такой поворот.
Что говорил защитник, он уже не слышал, а если и слышал, то не понимал, в голове крутилось только одно — «5 лет». Наверное, адвокат рассказал всю его крошечную биографию, и расписал какой он замечательный юноша, но последнюю фразу защитника он услышал: «посмотрите кого вы судите, что из него получится, если мы его посадим!» Жюри, посовещавшись, вынесло решение — из под стражи освободить в зале суда, назначить штраф в размере 25% от заработной платы в течение года.
Был конец августа, и вода в реке была уже холодная, но взяв мыло и полотенце, окруженный ватагой друзей, которые смотрели на него, как на настоящего героя, прошедшего огонь и теперь, он отправился на реку, чтобы смыть с себя не только тюремную грязь, но и как бы очиститься душою, как будто это было его вторым крещением. Таким образом он прошел воду, но очень скоро наступит время и для медных труб.
Этот штраф висел над ним как Дамоклов меч, он должен был найти работу немедленно, все равно какую, только бы работать, в противном случае он мог быть посажен опять. Ему повезло, друг отца предложил ему учиться на киномеханика и взял к себе в кинотеатр, где он проработал один месяц, только до тех пор, пока кинотеатр не забрали под казарму для обучения солдат. Головной отдел кадров кинопроката быстро нашел ему работу в четырнадцати километрах от города в шахтерском поселке, куда можно было добраться только на поезде. Все было бы ничего, если бы ему не приходилось ездить в головной кинотеатр каждые два или три, чтобы менять фильмы. Для него пройти десять километров не представляло большой трудности, но в этом случае у него еще было в каждой руке по шестнадцать-семнадцать килограммов из-за размеров кинопленок.
При всей физической тяжести были еще и трудные условия жизни, в которых он жил, если это вообще можно назвать условиями, так как он спал в будке киномеханика на сваленных в кучу клубных занавесях на полу. В кабинете было два аппарата, что обеспечивало непрерывность показа фильма, но вместо лампы там была вольтовая дуга, которую надо было разжигать и регулировать пламя, чтобы не пожечь пленку. От этой дуги, несмотря на все хлопоты, даже была польза, так как это была единственная вещь, которая хоть как-то отапливала «так называемое» жилище.
Нельзя сказать, что все было там в мрачном свете. Нет, билетерша так умело продавала билеты на детские сеансы, что у нее почти всегда получались «лишние» деньги, она продавала билеты, потом собирала их у детей, затем опять продавала, таким образом она «делала деньги» и покупала обеды в столовой для себя и для моего отца. Однако, даже эти «праздники живота» не могли скрасить нудное существование и те десятки килограммов, которые мой отец должен был постоянно таскать, итак, проработав один месяц, он уволился и вернулся домой.
Дома его ждала повестка из принудительного бюро, куда он должен был явиться и рассказать, где он работает, чтобы начать выплачивать свои 25% штрафа. Можно представить возмущение служащего, когда мой отец чистосердечно признался , что только вчера уволился с работы и еще ничего не нашел. Он был обвинен в том, что бегает с одной работы на другую только из-за того, чтобы не платить штраф и ему зловеще напомнили, что постановление суда может быстро измениться, и в этом случае его ждет тюрьма. Служащий, как мог, старался нагнать страха на этого безответственного гражданина, но речь закончил тем, что дал направление на работу в совхоз в двенадцати километрах от города.
Двенадцать километров зимой отец проходил где-то за три часа. Первая работа в этом совхозе не требовала большого ума и заключалась в рытье котлована и вообще была монотонна и довольна тяжела. Кормили их в столовой три раза в день довольно сытно и, что особенно важно, давали один килограмм хлеба в день, тогда как везде уже были трудности с хлебом. На этой стройке кроме него было еще пятеро мальчишек, может быть моложе него, но вели они себя как люди бывалые, вернее, по мнению моего отца, как настоящая шпана. Они даже не подозревали, что он побывал в тюрьме, и относились к нему как к маменькиному сынку и настоящему лопуху, поглядывая свысока. Через пару дней после его прибытия они предложили ему сыграть в карты. Когда отец понял, что отговорок уже не хватает, он согласился, хотя предупредил, что играть не умеет. -Дело, нехитрое научим! Сначала играли по копейкам, потом ставки пошли по рублю, а потом и до трех рублей. Однако дело закончилось тем, что мой «лопух»-папочка выиграл у них все деньги, шапки, валенки, фуфайки, одним словом, оставил практически голыми. Когда им уже нечего было ставить, он милостиво вернул им все, что выиграл, даже деньги, только попросил, чтобы его больше не звали играть в карты. Наверное, после такого урока только дурак захотел бы с ним садиться за игорный стол, так невероятное везение помогло отцу избежать неприятностей и проучить шпану.
На стройке мой отец проработал недолго, потому как приглянулся местному конюху, который считал, что лошадью может управлять только интеллигентный человек, какого конюх разглядел в моем отце. Он обучал его всем тонкостям запрягания и распрягания лошади, а также всем необходимым хитростям в обращении с лошадьми, чтобы заслужить их доверие.
Каждую субботу отец ходил домой, старался скопить пару булок хлеба за неделю, чтобы отнести домой. В понедельник в четыре часа утра мать его будила и он возвращался пешком в совхоз к своей лошади и опять возил воду из проруби для теплиц: две поездки до обеда, две — после. Неизвестно как долго бы все это продолжалось, если бы в один прекрасный день секретарь директора совхоза не выбежала на улицу, увидев, как он проезжает мимо, и не позвала бы его к телефону. Звонил брат и одним словом «повестка» сказал все. Отец быстро пошел в конюшню распрягать лошадь и — прости, прощай родная сторонка: «и никто не узнает, где могилка моя» — так и вертелось в голове.
Что это — заранее запланированное вмешательство судьбы? И когда все было запланировано, может быть еще тогда, когда фашисты напали на страну? Сейчас они уже подходили к Москве…
Служба для моего отца началась, как она обычно начинается для новичков — обучением. Однако, чтобы начать обучаться, надо обмундироваться. Вот всех новобранцев привели в баню, где они должны были быть побриты наголо, помыты и облачены в военную форму. Несмотря на то, что мой отец написал домой с просьбой прийти и забрать его одежду, так как знал цену копейке, никто не пришел, потому что письмо где-то затерялось. Тем не менее мой папашечка все- таки извлек какую-то выгоду из своей одежды. Вещи можно было купить только на рынке и очень дорого, поэтому предприимчивые граждане толпились около городской бани, и по дешевке скупали вещи новобранцев, родители которых, как и моего отца, не подошли к бане. Папа все вещи продал, зашел внутрь, все снял, остался в зимнем длинном пальто, вынес все вещи покупателю, а он говорит « а пальтишко-то чего не продаешь?» папа удивился как же нагишом-то, тот говорит да, ничего, мол, проскочишь. Ну, он и продал. Деньги взял, вошел в двери и так, по-гусарски, скинул пальто с плеч.
Так началось приобщение моего отца к службе. Курс молодого бойца проходил недалеко от города Кемерово в крошечном городке, который всегда был обозначен на карте и известен тем, что в отличие от Кемерово, находящегося в тупике, стоит на центральной железной дороге, т.е. на транссибирской магистрали. Здесь их поселили в довольно примитивных казармах, в каком-то огромном сарае были сколочены двухярусные нары, где они спали. Пища была скуднее некуда, ели из одного котла по десять человек и очень часто съедали порции друг у друга. Как только родители узнали о местонахождении моего отца, мой дедушка стал приезжать к нему и привозить пищу, с этого дня моему папочке жить стало значительно веселей. А уж когда перед Новым 1942 годом они зарезали теленка, которого специально держали на мясо, ему стало жить значительно сытнее, наверное, во много раз чем всей остальной семье. За зиму мой папа этого теленочка и съел, потому что мой дедушка приезжал каждую неделю и привозил ему огромные куски мяса. Папа мясо любит.
В Сибири мясо обычно ели зимой, потому что скот резали только зимой — было проще хранить мясо: для этого существовали специальные огромные ящики, похожие на сундуки. В них мясо хранилось лучше, чем в морозилке, потому что ящики эти стояли на трескучем морозе, этот мороз был сухим и продукты не теряли свои первоначальные качества. Не думаю, что сейчас, даже при желании, это было бы возможно, так как даже в Сибири зимой происходят большие перепады температуры и, вероятнее всего, морозилка в наши дни будет надежней.
И так мой дедушка навещал сына регулярно каждую неделю, и они всегда встречались в доме у старых знакомых, который был довольно далеко от казарм. Мой папа всегда уходил на такие встречи самовольно, без разрешения командиров. Так делали почти все солдаты, не понятно почему. Тем более в случае моего отца, так как к тому времени его уже назначали связным комиссара и выход за территорию ему был разрешен. Однако может быть боязнь получить отказ или простое озорство всегда мешало ему обратиться к начальству.
И вот однажды во время такой встречи его забрал патруль. Последствия могли быть совершенно ужасными, так как это могло быть расценено как дезертирство и в таких случаях глупца или злоумышленника ожидал срок в 10 лет. Патруль, который его задержал, сначала не поддавался никаким уговорам, но потом все-таки его отпустил.
Но этот случай не научил моего папочку, ведь он опять ушел в самоволку на этот раз поближе от казарм, т.е. сразу за забором был такой дом, куда приезжали родители солдат. В этот-то дом и пробрался под забором мой папа, в доме уже было трое солдат, но родителей пока не было. Они сидели и разговаривали в предвкушении домашней пищи, когда раздался топот солдатских сапог в сенях. Опять влип. Те трое солдат моментально нырнули под кровать, стоящую там, мой же гордый папа опять повел себя по-гусарски, оставаясь спокойно сидеть. Ему, естественно, предложили пройти к командиру части. Однако разбирался с ним комиссар и очень удивился, что он ушел в самоволку, когда он мог его спокойно отпустить в увольнение. Сделал ему выговор и сказал, что сейчас его отпускает, но больше такого не потерпит.
Здесь же, вскорости, папу назначили помощником командира минометного взвода. Потом им прислали нового командира из пехоты, который совсем не знал миномета, и мой папа его учил, сидя в отдельном от солдат доме и все делали вид, что никто ничего не замечает. Однако жизнь солдатская таким образом облегчалась вместо того, чтобы заниматься на морозе вечными солдатскими учениями, все сидели по домам и спокойно покуривали.
Командир оказался толковым — быстро освоил миномет, а моего отца весной отправили в школу для офицеров обратно в Кемерово и опять же недалеко от его дома. Мой папа разработал хитрую тактику оповещения своих родителей о месте своего пребывания: каждый раз, когда его взвод проходил мимо его дома, он просил разрешения покинуть строй, так как испытывал большую нужду в посещении туалета и не мог терпеть ни минуты. Потом в общественном туалете, который как раз был рядом с его домом, ждал пока пройдет его взвод и прямиком заскакивал домой и давал новый адрес, по которому его взвод должен был дислоцироваться.
В офицерской школе была очень строгая дисциплина, а особенно у них во взводе, где командиром был офицер из бывших, т.е., из офицеров царской армии: человек очень серьезный, но, по мнению солдат, ужасно вредный. На тактические учения они ходили маршем за семь километров, там на полигоне они очень долго занимались, так долго, что всегда опаздывали к обеду, естественно, солдатское сердце может простить много несправедливостей, но опоздание к обеду — никогда. И еще у этого офицера была привычка возвращаться в казармы бегом, после всех этих занятий голодные солдаты должны были бежать семь долгих километров.
Особенно доставалось первым номерам, как мой папа, потому что у первого номера за спиной миномет ко всем прочим принадлежностям, как например лопата, вещмешок и противогаз. Когда в первый раз побежали, весь взвод растянулся по всей дороге, командир впереди налегке, а мой отец позади него бежит затылок в затылок. Тот обернется, а папа позади бежит трусцой, вроде и не торопится, но ни на шаг не отстает, так и бегут. Так все семь километров папа и не давал своему командиру расслабиться, потому как чуть на пятки ему не наступал и обогнать его мог запросто, ведь не знал тот бедный командир, что лучше него не было у них в районе бегуна, а может быть и не только в районе. Когда, наконец, взвод приплелся в казармы, командир их построил, приказал моему отцу выйти из строя и объявил благодарность от лица службы.
Больше сотни таких благодарностей накопилось у него за время обучения, но один случай, связанный с бегом, я должна рассказать обязательно. Это случилось уже в другой школе для офицеров под Ярославлем, куда переправили моего отца и других таких же курсантов для дальнейшего обучения.
Ярославский командир оказался не только любителем бега, но и песен: за каждую провинность наказанием было пение до изнеможения. В один памятный день курсанты отказались петь, потому что уже были уставшими до изнеможения, но запевала все-таки запел и вдруг пустил петуха — все покатились от смеха. С командиром не до смеха: он вывел запевалу из строя и говорит — отдохни, мол, дружок, а вы все остальные бегом 12 км. Хорошенькое дело — бегом, да еще от казарм, но ничего не поделаешь, надо бежать, и побежали. Мой папа терпеть не может несправедливость, когда людей ни за что наказывают и решил сыграть шутку, как бежал: так плашмя и упал со всего маху на дорогу. Народ остановился, окружили его, воду на лицо давай брызгать, а он только и старается сдержать себя, чтобы не расхохотаться командиру в лицо. Его перенесли с дороги на траву, а он никаких признаков жизни не подает, с ним оставили сержанта, папа дождался, когда весь взвод убежал, а потом сел и говорит: «давай, сержант, закурим». Тот на него глаза вытаращил: «что это с тобой было», а папа говорит: «не знаю», а сам все крепится чтобы не рассмеяться, но знал, что такие шутки могут кончиться очень серьезно. Потом долго и испытующе смотрел на него командир, скорее всего, подозревал подвох, но папа так никому и не сказал правды, хотя очень хотелось: как же, ведь солдату удалось провести вредного командира! После этой школы он вышел новоиспеченным лейтенантом матушки-пехоты, уже было не до смеха и очень часто не до шуток. Было все: и холодные мокрые окопы, из-за которых он покрывался с ног до головы ужасно болезненными фурункулами, бывало и полуголодное существование, когда пехота вырывалась вперед, а обоз где-то застревал, и люди иногда по несколько дней не ели. Однако самое отвратительное наверное это вши, которые заедали солдат и в бою и короткие часы отдыха. Только один раз к ним приехал поезд-баня, который был сформирован из специальных вагонов где-то в Сибири, это был верх инженерной мысли и абсолютного комфорта.
Были смерти друзей и пропахшие лекарствами и кровью госпитали, полные своих и чужих страданий. Его последние ранение чуть не стоило ему жизни, если бы не его феноменальная способность к бегу. Случилось это удивительно просто, как порой, без всякого предупреждения свыше человек вдруг попадает в опасную ситуацию или перестает существовать вообще. Когда мы сталкиваемся с такими вещами, мы всегда недоумеваем, почему мы не разглядели опасности, почему это случилось, или — как можно было этого положения избежать? Но это все потом, когда часто в таких случаях уже ничего изменить нельзя, тогда мы говорим, что это судьба. Я думаю, что в это последнее ранение моего отца судьба определенно вмешалась и даже уверена, что если бы не она, то на свете не было бы ни моего отца, ни нас, его детей. Как я уже сказала, не было страшной рукопашной атаки или бомбежки, все было просто: просвистело несколько пуль над окопом и вот один совсем молодой офицер-ленинградец уткнулся головой в землю, прячась от пули и получил ее в голову, а другой офицер-сибиряк неожиданно выпрямился и получил ее прямо в грудь.
Во-первых, ему повезло, что не в голову, а в грудь и, во-вторых, что пуля прошла на вылет, а в третьих, что он хороший бегун, потому что при таком ранении он бы истек кровью задолго до того как его бы нашли. Однако причина, по которой он побежал в медсанбат, была опять же до смешного проста — было очень жаркое лето, трупы с поля боя убирались медленно и они выглядели очень неприятно пролежав под палящим солнцем даже несколько часов: и он побежал, чтобы умереть, как можно ближе к санчасти, надеясь на то, что медсестры не оставят лежать не похороненным такого молоденького и симпатичного офицера. Бежать ему пришлось около километра и он не добежал только несколько метров до медсанбата, когда упал истекающий кровью, весь этот пробег вообще невероятен, потому что его левое легкое было прострелено насквозь.
Он ни разу не потерял сознания, его подняли, наскоро перевязали, погрузили на грузовую машину, чтобы отвезти в госпиталь и он трясся на ухабах еще несколько часов. В госпитале он был в сознании, когда хирург только увидел его ранение и не поверил, что он еще жив, хотя отправил на операционный стол, но отец сказал, что резать себя не даст, так как пуля вышла.
Хирург сначала возмутился: что, мол, будешь меня учить? Но посмотрев на решительное лицо моего отца понял, что этого бегуна не убедишь. Тогда ему просто наложили повязки и дали природе и молодости делать свое дело.
Однако, наверное, только моя бабушка может рассказать, каким богам она молилась, чтобы они сохранили ей всех ее троих сыновей. Средний сын Анатолий попал на фронт самым первым, потому что он был в действующей армии с 1940 года и был связистом — не был ранен ни разу. Мой папа с декабря 1941 года в армии, а на фронте с весны 1942 года и вернулся домой из Германии в 1947 году — три раза ранен. Старший сын моей бабушки Никодим и, как мы подозревали, ее самый любимый, ушел на фронт последним и был добровольцем в Сибирской Добровольческой дивизии, так как в регулярную армию его не брали, потому что у него была бронь талантливого ученого и изобретателя. Тем не менее он ушел, воевал и был тяжело контужен, но остался жив. Одним словом, они все вернулись домой, что было большой редкостью.
На Красной Горке было только с десяток домов, в которые солдаты возвратились после войны, мой папа недосчитался многих своих друзей. Моя же бедная бабушка стала глохнуть, как только ушел воевать ее средний сын: еще больше, когда ушел на войну мой папа, но когда ушел добровольцем последний из трех сыновей, она совсем оглохла. У нее была специальная трубка, через которую мы с ней говорили. Быть может, это была часть той цены, которую она заплатила за то, чтобы вернуть своих сыновей живыми и здоровыми.
Тем временем их сестра Надежда подрастала тоже закончила 16 школу и даже стала преподавать математику там, куда после войны пришел работать учителем математики и брат Анатолий. Таким образом, образовалась наша логиновская новая учительская династия: Логинов Яков Григорьевич, Анатолий Яковлевич, Надежда Яковлевна и я, Вера Евгеньевна, окончив Кемеровский пединститут тоже стала учителем французского и немецкого языков. Работала в Яшкино Кемеровской области, потом несколько лет в Краснодарском крае, куда мы с мужем, тоже выпускником нашего Кемеровского института, переехали жить. Последние двадцать лет живу и преподаю в Великобритании и благодарна судьбе за то, что принадлежу к учительской династии Логиновых.

ДИНАСТИЯ ЛОГИНОВЫХ

Поделитесь с друзьями: